Секреты крылатых слов и выражений[СИ] - Олифант Олифант

— Эй, тётка, сымай валенок, пятку залатаю.

А кухарки, да служанки, услыхав перезвон колокольцев, да крики зазывал, бегут, прихватив в охапку хозяйскую обувку. Холодный сапожник за работу копейку возьмёт, а барину об том ведать ни к чему.

Мрачно поглядывали московские сапожники из окошек мастерских на это разорение. Сапоги тачать — дело муторное, а тут, глядишь, молоточком пристукнул, и грошик в кармане звякнул.

— От, сукины дети, подмётки на глазах рвут.

Обидно им, да разве пойдёшь в стужу по улицам? Вот и супят брови, сложив руки на чреве. Случалось и запьют. Пьют всю зиму, незваных гостей проклинают. Да, бывало, так загуляют, что и остановиться не могут.

Отсюда на Москве и поговорка — «пить, как сапожник».

ЧЕЛОМ БИТЬ

ЧЕЛО — лоб, часть головы, от темени до бровей. Толковый словарь В. Даля.

Занятно, что слово «человек» происходит от «чело». Иначе выражаясь — «лобастенький».

Некоторые носят на челе «чёлку». Наверное, хотят скрыть, что они не особенно «лобастенькие». Или, наоборот.

Ещё официанта подзывают, — Эй, человек!

Официанты обижаются.

Ворчат под нос, — Сам ты, человек…

ШКУРА НЕУБИТОГО МЕДВЕДЯ

Отказ от дележа шкуры неубитого медведя — одна из черт загадочного русского характера.

В благословенной Европе ни одному охотнику не придёт в голову пойти на медведя, предварительно не оговорив последующий раздел трофеев. Выкурят по трубочке и порешат, что:

сэру А отходит голова животного, должная впоследствии украсить стену кабинета;

сэр Б получит шкуру, которая будет брошена к ногам возлюбленной;

сэр В отвезёт мясо кузену, владельцу первоклассной коптильни;

сэр Г станет обладателем медвежьего жира, столь необходимого для лечения подагры.

В случае гибели одного из охотников, его доля отойдёт наследникам….

На Руси подобная договорённость считается дурной приметой, несущей неудачу.

И пусть, после умерщвления зверя окажется, что его шкура была жизненно необходима всем, без исключения, охотникам. Или же, что каждый отправился в лес исключительно с желанием добыть именно голову!

Подход к решению проблемы — вот где проявляется и сверкает своими гранями русская душа!

Г-н А вызовет остальных стреляться с десяти шагов.

Г-н Б великодушно откажется от своей части добычи, но с условием, немедленного посещения трактира.

Г-н В, свято верящий в судьбу, предложить бросить кости.

Г-н Г расплачется и признается, что хотел порадовать трофеем умирающую мать.

Самое интересное, что медведь таки будет поделен, а охотники расстанутся довольные друг другом.

И потом ещё долго станут вспоминать, как они однажды, морозным осенним утром…

ЭЗОПОВ ЯЗЫК

«Эзоп, создавшим художественный язык иносказаний, был рабом».

Можете представить себе раба, прислуживающего в доме, и разговаривающего на «языке иносказаний»?

Хозяин приказывает Эзопу, — Ступай, поставь на лёд пару амфор рецины. Сегодня я жду к ужину знакомую даму.

А, Эзоп отвечает, — По поводу этой гостьи и Ваших отношений с ней, так и просится на язык аллегория о Лисе и Винограде. Не соблаговолите выслушать?..

Другое дело, работай Эзоп на каменоломне. Надсмотрщик объявляет перерыв и, лишённые развлечений рабы, спешат к баснописцу потешиться его очередным творением.

Тот же, окружённый вниманием, разливается соловьём.

Вот, — влезает на камень, — послушайте из моего последнего цикла «О блохе и льве».

Надсмотрщики лениво поглядывают на рабов из тени палатки.

— Глянь–ка. Что это там собрание?

— Опять Эзоп из второго отряда читает басни.

— Хорошо читает?

— Не Гомер… — позёвывая, отвечает охранник.

ЯБЛОКО РАЗДОРА

Не секрет, что граф Толстой отечественных газетчиков не жаловал. Идёт, бывало, Лев Николаевич с бредешком по пруду, а на берегу, этакие вертлявые господинчики в клетчатых кепках суетятся, блокнотами размахивают.

— Скажите граф, для «Московского Курьера», какой у вас размер лаптей?

— Ваши дети тоже вегетарианцы?

— Господин Толстой, несколько слов для «Ведомостей»! Какую марку сигар вы предпочитаете?

Насупится Лев Николаевич, выхватит из бредня рака, да и в незваных гостей запустит.

Другое дело, иностранный журналист! Тот о встрече известит заранее, тему интервью оговорит и явится без опоздания. Тверёзый, чистый, внимательный. С таким и поговорить не зазорно. О судьбах мира порассуждать, мыслями поделиться.

Но, вот, как–то раз, прибыл в имение некий герр Шульц, корреспондент из Мюнхена. Глянул на него граф, вздохнул — уж больно молод ему журналист показался. Такому бы на вернисажах кофий пить, да на приёмах крутиться, а не здесь, в Ясной Поляне, вопросы задавать. Однако, немец, несмотря на годы, вмиг мнение о себе исправил.

— Не могли бы мы поговорить, — и смотрит умненькими глазёнками, — об особой духовности российского крестьянства?

— Отрадно — расцвёл граф, — что вашу газету подобное интересует. С превеликим удовольствием поговорим.

Расположился поудобнее, чаю с баранками потребовал, да и сел на любимого конька…

К полудню немец весь блокнот исписал. Притомился, но держится молодцом.

— Скажите, граф, а не могли бы мы с вами деревню посетить? Взглянуть, так сказать, на «мужика–богоносца».

— Зачем же в деревню? — Толстой из кресла поднялся. — Сейчас обедать будем, там и поглядите.

Распорядился граф, что б за стол всех дворовых мужиков с бабами усадили.

Помолились. Сидят, щи уплетают. Немец к одному сунулся поговорить, к другому, но те, рожи воротят, помалкивают. Гречку подали. За столом тишина, слышно, как муха в окно бьётся.

— А где же знаменитая русская водка? — невинно спрашивает герр Шульц.

Скривился Толстой, но рукой знак сделал, мол, подать. Выпили по чарочке. По второй, по третьей. Бабы раскраснелись, захихикали.

— На моей родине — захмелел немец. — Есть такая невинная игра — выбирать «королеву стола».

Берёт со стола мочёное яблоко и Толстому протягивает.

— Вот, граф. Пусть это будет призом наипрекраснейшей даме за столом.

Бабы прыснули, на Льва Николаевича вытаращились.

— Не по–нашему это, — отвечает Толстой и рукой яблоко отводит. — Наша крестьянка не красотой, а материнством славна.

— Хорошо, — не унимается Шульц, — отдайте самому трудолюбивому работнику и рачительному хозяину.

— Не принято, — сурово хмурится граф. — Народ наш общностью своей знаменит, а не индивидуумами.

— Пусть самому физически крепкому достанется, — капризничает немец.

— Софьюшка, — Толстой встал, — спасибо за трапезу, а гостю нашему, вели коней запрягать. Притомился он.

Вечером дворовые подрались. Слушая их выкрики: «Кто тут самый рачительный?!» и «Я всем хозяевам хозяин», Лев Николаевич распорядился, — Впредь иностранцев не принимать. Особенно из этих, из германцев.